VI.
Кочетовская волость и ея старшина Яковъ Ивановичъ.
Съ очень понятнымъ чувствомъ тревоги подъѣзжалъ я къ селу Кочетову. Вотъ мѣсто, гдѣ я долженъ былъ стать лицомъ къ лицу съ "народомъ", вотъ арена, на которой я впервые могу употребить свои силы и знанія на помощь трудящимся и обременнымъ, вотъ уже близится разгадка мучившихъ меня сомнѣній и недоумѣній... Теперь все зависитъ отъ меня и только отъ меня; сумѣю я воспользоваться обстоятельствами, сумѣю я понять и быть понятымъ,-- и мое внутреннее "я" освѣтится ровнымъ, спокойно-сознательнымъ свѣтомъ; не сумѣю -- и опять хаосъ представленій, смѣшеніе понятій .
Село Кочетово раскинулось двумя длинными рядами дворовъ версты на три; подъ селомъ протекаетъ небольшая, лѣтомъ почти пересыхающая рѣчка; въ низинахъ, близъ рѣчки, растетъ мѣстами тощая ольха, а кругомъ, въ другія три стороны, тянутся, покуда глазъ хватитъ, поля, поля и поля... Не на чемъ остановиться глазу поотдохнуть; нѣтъ уютныхъ прелестныхъ лѣсныхъ ландшафтовъ, такъ изобильно разбросанныхъ въ сѣверныхъ губерніяхъ Россіи; природы здѣсь какъ будто нѣтъ,-- есть только матеріалъ для земледѣльческаго труда -- черноземъ. Мнѣ, коренному жителю сѣвера, привыкшему къ нашимъ невырубленнымъ еще въ конецъ лѣсамъ, освѣщеннымъ кое-гдѣ ясно смѣющимися полянами, прорѣзанными прихотливыми изгибами неумолчно журчащаго ручейка,-- мнѣ очень скучны казались и мѣстность, и люди, и даже само солнце того края, куда забросилъ меня порывъ своенравной судьбы. Уже три года живу я здѣсь среди голыхъ полей, но не могу забыть поэтическихъ картинъ моей родины; знакомство же съ людьми, живущими на этихъ безбрежныхъ, тучныхъ и безъ удобренія, поляхъ, еще болѣе укрѣпило во мнѣ антипатію къ этимъ равнодушнымъ, тупо-самодовольнымъ, жирнымъ полямъ. Люди здѣсь гораздо жестче и безсердечнѣе, чѣмъ у насъ на сѣверѣ, казалось мнѣ, въ нихъ нѣтъ поэтической жилки, мать-природа не научила ихъ пониманію прекраснаго и изящнаго, не слышно здѣсь пѣсенъ, кромѣ безсмысленнаго визжанія дѣвокъ и бабъ, одѣтыхъ безвкусно-пестро, съ громадными золочеными треугольными головными уборами; нѣтъ здѣсь ни сказокъ, ни былинъ нашего сѣвера; нѣтъ игръ и забавъ нашей удалой молодежи... Жеваніе сѣмячекъ подсолнуха, да кулачные бои -- единственное развлеченіе въ праздничные дни; самая обыкновенная изъ забавъ -- горѣлки, не говоря уже о хороводахъ -- здѣсь неизвѣстны. Соберутся дѣвки у кабака въ кучу и начнутъ визжать что-то непонятное, съ припѣвомъ: "ай-ле-ли, ле-ли",-- а парни либо сидятъ въ кабакѣ и учатся у старшихъ глотать водку, либо забавляются угощеніемъ другъ друга пинками и подзатыльниками... Старшіе, т.-е. домохозяева-мужики, народъ сухой, узко-положительный; за все это время мнѣ не случалось ни разу натолкнуться на человѣка, живущаго не исключительно мыслью о рублѣ, а интересующагося чѣмъ-либо умственнымъ. Сѣверный мужикъ имѣетъ свое міросозерцаніе, свое толкованіе, подчасъ поэтическое, для разнообразнѣйшихъ явленій жизни: его занимаютъ и тайны природы, и чудеса мірозданія, и вопросы вѣры, встрѣчаются поэтическія натуры, обезсмертившія себя въ нѣкоторыхъ произведеніяхъ нашей литературы; есть аскеты, фанатики, люди мысли, люди убѣжденій -- есть народная интеллигенція... Въ Кочетовѣ и на тридцать верстъ кругомъ, т.-е. насколько я знаю эту мѣстность,-- нѣтъ ея: все здѣсь живетъ рублемъ и изъ-за рубля. А, между тѣмъ, народъ здѣсь вдвое и втрое богаче тверитянина или новгородца; казалось бы, что ему представляется больше досуга для работы мысли, потому что онъ не такъ забитъ нуждой, какъ сѣверянинъ, и можно было бы ожидать, что онъ разовьетъ въ себѣ интеллектъ настолько, насколько никогда не развить его новгородцу съ вѣчно болѣзненно-раздутымъ брюхомъ отъ мякины пополамъ съ осиновою корой... Но это ошибка: воронежецъ гораздо ограниченнѣе потомковъ тѣхъ неспокойныхъ людей, которые ватагами ходили извѣдывать новые края, потѣшить раззудѣвшуюся молодецкую руку,-- а дома у себя изгоняли нелюбого князя, приглашая другого, и долѣе другихъ племенныхъ группъ отстаивали отъ алчности и властолюбія татарскихъ данниковъ свое могучее, вольное вѣче!.. Скучный край, скучные люди! Будто большая фабрика для добыванія хлѣба раскинулась на сотни верстъ, и снуютъ по этой фабрикѣ суетящіеся люди, всѣ помыслы которыхъ устремлены на добычу возможно большаго количества хлѣба... Мнѣ, можетъ быть, еще придется касаться печальнаго факта почти полнаго отсутствія внутренней, душевной жизни въ населеніи этой мѣстности, и я не стану здѣсь подробно разсказывать, какъ и почему я во все время пребыванія моего въ Кочетовѣ не могъ сродниться съ окружающимъ, и какъ я оставался чужимъ, временнымъ гостемъ между чуждыми мнѣ, несимпатичными людьми, въ чуждой несимпатичной обстановкѣ.
Кочетовская аристократія приняла меня, хотя нѣсколько недовѣрчиво, но несравненно любезнѣе, чѣмъ демьяновская. Оно и понятно, потому что разница между волостнымъ писаремъ, человѣкомъ всегда сравнительно достаточнымъ, и помощникомъ его, едва зарабатывающимъ себѣ на хлѣбъ, огромная:, кромѣ того, должность писаря такова, что и немужики имѣютъ до него часто дѣло: торговцы и кабатчики -- дѣла съ торговыми документами, попы -- страхованіе домовъ своихъ, получку писемъ и газетъ, частные землевладѣльцы, кромѣ этого,-- еще заключеніе условій съ рабочими, взысканія за потравы, и проч. Понятно, что пріѣздъ мой всѣхъ заинтересовалъ; стоустая молва, далеко забѣжавъ впередъ, уже разгласила, что новый писарь -- столичный житель, бывалый человѣкъ, знакомый со всѣми мѣстными тузами, словомъ, писарь, какихъ еще не видали. Предшественникъ мой не пользовался ни авторитетомъ, ни властью: онъ очень недолго прослужилъ на этомъ мѣстѣ, что-то около полугода, имѣлъ громадное пристрастіе къ пиву, почему и благодушествовалъ постоянно съ разными просителями и жалобщиками въ "Центральной бѣлой харчевнѣ", помѣщавшейся какъ разъ противъ волости. Только что выслушаетъ онъ одного жалобщика и выпьетъ при этомъ, конечно, на его счетъ -- смотря по важности жалобы -- бутылку или двѣ пива, только что придетъ въ канцелярію, чтобы, для очистки совѣсти, поводить перомъ по бумагѣ, какъ вдругъ какой-нибудь мѣстный тузикъ зоветъ его: "на два слова -- дѣльце есть". Непремѣнными аттрибутами "дѣльца" -- новыя двѣ бутылки пива,-- и прощай всѣ дѣла! Однажды, передъ волостнымъ сходомъ, бесѣдуя въ "Центральной" то съ однимъ, то съ другимъ, онъ такъ набесѣдовался, что растянулся, и никакія совокупныя усилія старшины и сторожа не могли его привести въ чувство... Сходъ собрался, а дѣло не дѣлается; какъ тутъ быть? Порѣшили, что помощникъ его будетъ читать бумаги; но вдугъ другая бѣда: любитель пива задѣвалъ куда-то ключи отъ шкафа; пришлось ломать замокъ. Между тѣмъ собравшимся надоѣло ждать, и они стали допытываться о причинахъ задержки; узнавъ таковыя и воочію убѣдившись, что "первый министръ" лежитъ мертвымъ тѣломъ въ аптекѣ на кровати,-- сходъ воспользовался этимъ случаемъ: скинулъ изъ писарского жалованья 10 рублей, а помощнику набавилъ два рубля, за что получилъ отъ него полведра водки; такимъ образомъ, писарское жалованье, въ моментъ моего поступленія, равнялось 25 рублямъ въ мѣсяцъ. Наконецъ, одинъ "злосчастный случай",-- какъ выражался мой предмѣстникъ,-- окончательно доканалъ его: 10-го числа каждаго мѣсяца всѣ старшины и писаря этого уѣзда собираются въ крестьянское присутствіе для полученія приказаній, выговоровъ, и проч. Поѣхали 9-го сентября и кочетовскіе заправилы, однако, къ засѣданію присутствія явился одинъ старшина, а писаря, какъ на грѣхъ, и потребовали. "Гдѣ писарь?" -- Не могу знать-съ, пріѣхалъ со мной, да и сгибъ куда-то,-- отвѣчалъ старшина. Писаремъ были уже давно недовольны, этотъ же случай переполнилъ чашу: его во мгновеніе ока отрѣшили. А съ милымъ человѣкомъ случилась непріятная оказія, помѣшавшая ему явиться въ присутствіе: возвращаясь поздно вечеромъ отъ пріятеля, обильно угощавшаго его пивомъ, онъ прилегъ въ одномъ изъ городскихъ скверовъ отдохнуть и проснулся безъ пальто, шапки и сюртука, вслѣдствіе чего попалъ въ часть...
Конечно, ко мнѣ, хотя и невольному, но все же осязательному участнику въ разрушеніи его карьеры, онъ не могъ не относиться безъ нѣкотораго раздраженія; но я скоро смягчилъ его полдюжиной пива и за это имѣлъ удовольствіе быстро и безпрепятственно принять всѣ дѣла. Думалъ я было провѣрять ихъ по описи, но порѣшилъ принять ихъ такъ, какъ они есть: все равно,-- упущеній, если таковыя имѣются, сразу не замѣтишь, по неопытности, а если ихъ нѣтъ, то тѣмъ лучше для меня; такимъ образомъ, вся передача дѣлъ заключалась, собственно говоря, въ передачѣ мнѣ связки ключей отъ шкаповъ, гдѣ хранились текущія и архивныя дѣла.
Старшины не было въ Кочетовѣ, когда я пріѣхалъ: онъ отправился производить раскладку податей, какъ мнѣ сказали, впрочемъ, я изъ этого немного понялъ, такъ какъ ни о какихъ "раскладкахъ" отъ Ястребова не слыхалъ. Первый день я провелъ въ поискахъ квартиры; во второй день сталъ знакомиться съ бумагами, требующими исполненія: оказалась ихъ масса; мѣсяца по два, и по три лежали нѣкоторыя неисполненными. Вечеромъ, часовъ въ семь, слышу -- подъѣзжаютъ къ крыльцу съ колокольчиками. Старшина, думаю. Дѣйствительно, входитъ мужчина въ полушубкѣ, лѣтъ 35, рыжій и юркій, съ начальническими замашками (кричитъ: "сторожъ, достань тамъ изъ тарантаса мой халатъ").
-- Здравствуйте,-- говорю.-- Новый писарь.
-- Слыхалъ, слыхалъ. Что-жъ, въ добрый часъ!
Помолчали, онъ пытливо смотритъ на меня, я шуршу бумагами. Молчаніе становится тягостнымъ.
-- Куда ѣздили?-- спрашиваю, чтобы не безмолвствовать.
-- Раскладку ѣздили-съ дѣлать съ Ѳедотычемъ -- сельскій писарь у насъ такъ прозывается. Запустилъ нашъ соколъ ясный: у добрыхъ людей весною все кончается, а мы только осенью, Господи благослови, зачинаемъ.
-- Да, это нехорошо.
-- Нехорошо, что и говорить. А вы раскладку умѣете дѣлать?
-- Какъ вамъ сказать,-- конечно, сумѣю, хоть и не приходилось еще дѣлать, надо присмотрѣться; но теперь вотъ бумаги все исполняю запущенныя, такъ вы ужъ съ Ѳедотычемъ продолжайте ѣздить, а я ему за труды заплачу.
Посмотрѣлъ онъ на меня и говоритъ:
-- А чай пили уже... не знаю, какъ васъ назвать?..
-- Зовутъ такъ-то. А васъ?
-- Яковъ Иванычемъ.
-- Такъ нѣтъ, Яковъ Иванычъ,-- не пилъ еще.
-- Что-жъ, пойдемте?
-- Пожалуй, пойдемте для перваго знакомства.
Долженъ сказать нѣсколько словъ о любопытной, въ своемъ родѣ, личности Якова Ивановича. Онъ далеко не походилъ на господствующій типъ старшинъ-міроѣдовъ, добивающихся этой должности лишь для лучшаго обдѣлыванія своихъ торгово-промышленныхъ предпріятій: онъ былъ совершенная противоположность и Живоглотову, и Матвѣю Иванычу. Причина такого уклоненія отъ общаго типа коренилась отчасти въ его личномъ характерѣ, преимущественно же въ его семейномъ положеніи: въ то время какъ большинство старшинъ -- вмѣстѣ съ тѣмъ старшіе въ своей семьѣ, домохозяева и, слѣдовательно, безконтрольно завѣдывающіе всѣмъ своимъ хозяйствомъ, Яковъ Иванычъ былъ вторымъ сыномъ у старика-отца, чистокровнаго земледѣльца, державшаго еще въ своихъ рукахъ бразды домашняго правленія. Отсюда вытекало то обстоятельство, что Яковъ Иванычъ былъ человѣкъ какъ бы подначальный, и голосъ его въ семейскихъ дѣлахъ не имѣлъ должнаго значенія, такъ какъ первенство въ семьѣ принадлежало отцу и, отчасти, старшему брату, такимъ образомъ, кулаческіе инстинкты, если бы они и были въ Яковѣ Иванычѣ, не могли бы развиться и быть примѣнены къ дѣлу безъ согласія этихъ двухъ старшихъ членовъ семьи.
Въ самомъ дѣлѣ, представимъ себѣ, что старшинѣ, благодаря его вліянію на какое-нибудь сельское общество, представляется возможность почти задаромъ снять участокъ общественной земли, будь онъ домохозяиномъ, не будь онъ подъ началомъ, онъ навѣрное не устоялъ бы отъ искушенія и воспользовался бы представлявшимся случаемъ ухватить жирный кусокъ пирога; но, какъ младшій членъ семьи,-- онъ можетъ снять эту землю лишь съ согласія старшихъ въ семьѣ, которые, очень можетъ быть, отъ этого лакомаго куска и откажутся, потому что имъ, не начальникамъ, а зауряднымъ мірянамъ, черезчуръ ужъ задорно было бы, передъ обществомъ, пахать и бороновать на его глазахъ украденный у него участокъ земли. Торговаго или какого-нибудь промышленнаго дѣла Яковъ Иванычъ также не можетъ вести безъ согласія своихъ старшихъ на ихъ капиталы, а своихъ у него нѣтъ по той причинѣ, что изъ 240 рублеваго годового жалованья, получаемаго имъ въ должности старшины,-- онъ обязанъ вносить "въ семью" 200 руб.; принципъ родового начала такъ еще могучъ, что Яковъ Иванычъ не смѣетъ и протестовать противъ такого деспотизма родителя, а остающихся 40 рублей, даже плюсъ, примѣрно, 60 руб. получаемыхъ въ годъ "безгрѣшныхъ благодарностей", черезчуръ мало для начатія собственнаго дѣла, и едва-едва хватаетъ ему на поддевки, сапоги, гостинцы женѣ и тому подобныя мелочи. Я безошибочно могу сказать, что за пять лѣтъ своего старшинства (я засталъ его служащимъ второе трехлѣтіе) онъ скопилъ себѣ не болѣе 150 рублей, которые, благодаря его добродушію, рѣдко лежали у него въ карманѣ, а чаще всего ходили малыми партіями по рукамъ его хорошихъ пріятелей,-- богатыхъ, умственныхъ мужиковъ, сельскихъ торговцевъ и проч., которымътребовалось иногда до зарѣзу 25--50 р., чтобы временно обернуться, сдѣлать какой-нибудь оборотъ; процентовъ за эти пріятельскія ссуды Яковъ Иванычъ не бралъ, а довольствовался угощеніями въ "Центральной харчевнѣ". Характеръ у него былъ веселый, общительный, говорить онъ любилъ до страсти, и, за неимѣніемъ лучшей компаніи, готовъ было по часу разговаривать съ какой-нибудь бабой или мужикомъ, пришедшими въ волость жалобиться о своихъ кровныхъ обидахъ. Говоритъ онъ, говоритъ съ этой бабой, разспроситъ и о родныхъ ея, и о сосѣдяхъ, подробно обсудитъ ея обиду и вдругъ, въ то самое время, когда баба, подкупленная ласковымъ обращеніемъ, уже начинаетъ вѣрить, что все немедленно будетъ сдѣлано, какъ по щучьему велѣнію, т. е. обидчикъ ея будетъ посаженъ въ холодную, а осьминникъ земли отобранъ у него и возвращенъ ей,-- въ это самое время вдругъ входитъ въ волость какой-нибудь богачъ-мужикъ или сосѣдній приказчикъ.
-- Якову Иванычу добраго здоровьица! Какъ живете-можете?
-- Благодаримъ, благодаримъ, Афанасій Козьмичъ,-- какъ вы себѣ поживаете? Что давненько не видать?..
-- Слава Богу... (понижая голосъ) тутъ дѣльце есть одно,-- пойдемъ чайку попить?.
-- Что жъ, пойдемъ.
Беретъ шапку и направляется къ двери; баба за нимъ.
-- Батюшка, Яковъ Иванычъ!.. Что-жъ о моемъ дѣлѣ-то ничего не приказалъ? Что-жъ ты суда-то мнѣ никакого не далъ?..
-- Ахъ, ты разумница, разумница! Какой же я судъ тебѣ могу дать? Я не судья, а старшина. Ступай вонъ къ писарю, проси записать жалобу на Егорку; онъ те законы покажетъ и въ воскресенье на судъ его вызоветъ,-- ну, тамъ и разберутъ ваши дѣла. А то нешто я судья,-- ну, сама ты посуди?..
Афанасій Козьмичъ теряетъ терпѣніе и вопрошаетъ:
-- Яковъ Иванычъ, скоро ли ты?
-- Сейчасъ, сейчасъ!.. Такъ ты ступай, запиши у писаря жалобу; поняла?
-- Да какъ же, батюшка, Яковъ Иванычъ...
Но Яковъ Иванычь уже шествуетъ съ Козьмичемъ въ "Централку", горячо о чемъ-то разсуждая и размахивая руками.
Нужно правду сказать, что Яковъ Иванычъ очень часто посѣщалъ "Центральную харчевню", и навѣрно добрую четверть своего старшинства проводилъ въ ея гостепріимныхъ стѣнахъ; но и этого нельзя ставить ему въ серьезный укоръ. Дома онъ не любилъ бывать, потому что его не считали тамъ за старшину: "ты у меня потолкуй еще",-- кричалъ на него отецъ,-- "я те виски такъ оттреплю, даромъ что ты старшина,-- до новыхъ вѣниковъ не забудешь"... И только что онъ пріѣдетъ домой, его-то на мельницу пошлютъ, то цѣпъ въ руки сунутъ, то топоръ (до старшинства онъ былъ плотникомъ и даже хаживалъ въ артеляхъ); поэтому домой въ свое село, отстоявшее верстъ на пять отъ волости, онъ ѣзжалъ или только на праздники, чтобы хорошенько пообѣдать, или ночевать къ женѣ, и въ послѣднемъ случаѣ приказывалъ прислать за собой лошадей пораньше на другое утро и возвращался опять въ Кочетово. Но въ волости, если тамъ не случалось собесѣдниковъ, ему рѣшительно нечего было дѣлать: онъ былъ безграмотенъ, и вся волостная канцелярщина проходила мимо него, не задѣвая; печать, замѣнявшая его подпись, всегда хранилась въ шкапу у писаря, и почти всѣ бумаги получались, исполнялись и отправлялись безъ его вѣдома. Бывало, въ почтовый развѣ день спроситъ: "ну что, не пришелъ штрахъ отъ исправника за подати?"... И когда "штраха" не оказывалось, то онъ или заваливался спать на диванъ, или "балакалъ" {"Балакать" -- синонимъ болтать, балагурить.} съ жалобщиками, а, за неимѣніемъ таковыхъ, и съ десятскими, или же, соскучившись этимъ безцѣльнымъ балаканьемъ, шелъ коротать время въ "Централку". Иной разъ чуть не нарочно придумаешь какое-нибудь дѣло, чтобы онъ только не болтался и не мозолилъ глазъ.
-- Яковъ Иванычъ, въ Подбережномъ Архипъ Ѳедулычъ просилъ застраховать новую ригу, такъ ты бы съѣздилъ.-- Или: Яковъ Иванычъ, что это у насъ въ Ольховкѣ подати совсѣмъ стали,-- ты бы понавѣдался?...
И Яковъ Иванычъ радъ-радешенекъ предлогу взять лошадей и поѣхать къ Ѳедулычу, у котораго рига могла бы быть застрахована и сельскимъ старостой, или въ Ольховку, гдѣ его пріѣздъ не страшенъ, потому что вся забота о податяхъ кончится двухчасовымъ "балаканьемъ" съ старостою у какого-нибудь кума за самоваромъ и полуштофомъ водки. Впрочемъ, когда отъ исправника приходила угроза наложить штрафъ за медленное поступленіе податей, то Яковъ Иванычъ въ теченіе нѣсколькихъ дней выказывалъ кипучую дѣятельность: леталъ изъ села въ село, ругался со старостами, сажалъ двухъ-трехъ недоимщиковъ, для острастки, въ холодную, уставалъ къ вечеру, какъ гончая собака, и, наконецъ, опять мало-по-малу успокоивался -- до новаго циркуляра исправника.
Одно было нехорошо въ Яковѣ Иванычѣ: очень онъ ужъ робѣлъ передъ каждымъ "начальствомъ", будь это хоть акцизный надзиратель или судебный приставъ. Когда, бывало, кто-нибудь изъ похожихъ на начальство останавливался въ волости для чаепитія во время смѣны лошадей, то Яковъ Иванычъ чуть не самъ ставилъ самоваръ и бѣгалъ со стаканами и блюдцами. Я старался, по возможности, убѣдить его въ неприличности его поведенія, упрашивалъ его держаться съ большимъ достоинствомъ, но онъ односложно отвѣчалъ:
-- Вѣдь стрескаетъ!..
-- Да зачѣмъ же онъ тебя стрескаетъ, если не ты будешь стаканы подавать? Вѣдь на это сторожъ есть?... А если и вздумаетъ стрескать, то ты, во-первыхъ, этимъ подслуживаньемъ его не умаслишь, а во-вторыхъ, онъ даже смѣлѣе будетъ трескать, потому что увидитъ, какая ты баба... Другого еще побоится,-- пожалуй, отпоръ получитъ, а съ тобой ужъ церемониться не будетъ...
-- Такъ-то оно такъ, а все-таки -- членъ!..
Однако, благодаря моимъ насмѣшкамъ и убѣжденьямъ, Яковъ Иванычъ началъ по немногу переставать лично подавать стаканы, и только покрикивалъ на сторожа: "эй, Петровичъ, живѣй тамъ поворачивайся!"... И то ужъ прогрессъ!
Такъ вотъ каковъ былъ, въ общемъ, мой ближайшій начальникъ, Яковъ Иванычъ.