VII.
Сельскіе старосты, въ качествѣ членовъ волостного правленія.

 

   Въ нашей волости, какъ и въ большинствѣ другихъ, издавна существуетъ правило для сельскихъ старостъ собираться каждое воскресенье для составленія такъ-называемаго въ "Общ. Положеніи" волостного правленія. Но уже самимъ "Положеніемъ" обязанности этого правленія ограничены однѣми пустыми формальностями: каждое 1-ое число приложить печати къ денежнымъ книгамъ въ доказательство произведеннаго будто бы учета, который, за неграмотностью членовъ правленія, никогда не производится назначить день для продажи съ торговъ имущества какого-либо неплательщика; дать старшинѣ довѣренность на полученіе съ почты денежнаго пакета -- и только. Но единовременный созывъ старостъ тѣмъ удобенъ, что при этомъ гораздо легче исполнять присылаемые въ волость разнаго рода порученія и запросы отъ начальствующихъ мѣстъ и лицъ. Старостамъ въ этотъ день читаются начальническія предписанія, относящіяся до всѣхъ или до одного изъ нихъ, выдаются повѣстки отъ мирового судьи и на волостной судъ, дѣлаются распоряженія о высылкѣ въ волость лицъ, до которыхъ есть дѣло, назначаются дни для созыва сельскихъ сходовъ, если есть надобность въ нихъ, и проч., и проч. Въ это же время и старосты спрашиваютъ указаній по разнымъ возникшимъ въ ихъ обществахъ недоразумѣніямъ и вопросамъ: какъ поступить съ такимъ-то недоимщикомъ, что дѣлать по случаю несогласія, возникшаго при дѣлежѣ имущества между двумя братьями, надо ли выбрать опекуна къ оставшимся послѣ смерти мужика сиротамъ, и можно ли посадить въ холодную подравшихся на сходкѣ двухъ сватовъ?.. Вопросовъ масса, и самыхъ разнообразныхъ. Встарину, громадное большинство ихъ безапелляціонно рѣшалось міромъ, и дѣла, въ родѣ дракъ, раздѣловъ и опеки никогда не доходили даже до волости, не говоря уже -- до высшихъ административныхъ мѣстъ и лицъ; но теперь, въ періодъ индивидуализаціи личности, когда власть и авторитетъ "стариковъ" и міра почти совсѣмъ пали, когда послѣдній пьяница-прощалыга узналъ отъ "вѣрнаго человѣка", что "по закону" можно идти и противъ міра, и что міръ часто остается "по закону" виноватымъ, что на "стариковъ" есть управа въ волости, а на волость можно найти расправу въ городѣ,-- теперь почти всѣ, даже ничтожныя мірскія дѣла доходятъ до волости, а порядочный процентъ изъ нихъ передается выше въ городъ. Въ виду этого, въ виду опасенія, какъ бы "въ отвѣтъ не попасть", старосты добровольно отказываются отъ имѣющейся у нихъ даже "по закону" власти и о всякомъ дѣлѣ совѣтуются съ волостью, чтобы этимъ санкціонировать свои распоряженія; волость же, т. е. старшина и писарь, тоже изъ опасенія взысканій со стороны "города", стараются о возможно меньшемъ личномъ участіи своемъ въ разнаго рода дѣлахъ, и потому -- взгляните, какъ завалены прошеніями и жалобами канцеляріи крестьянскаго присутствія, непремѣннаго члена, исправника и мировыхъ судей!.. Посмотрите, какая масса дѣлъ разбирается въ волостныхъ судахъ,-- дѣлъ самыхъ ничтожныхъ и кляузныхъ!.. Старшина и писарь -- лица подначальныя и отвѣтственныя, а волостные судьи -- безотвѣтственны, и какъ они посудятъ, такъ тому и быть; поэтому, осторожные волостные самостоятельно никакихъ жалобъ не разбираютъ, а, умывая руки, направляютъ ихъ въ волостной судъ; выгода отъ соблюденія такого нейтралитета хорошо понята и сельскими старостами, и потому волостные суды буквально завалены жалобами объ оскорбленіи "на словахъ" или "дѣйствіемъ", о "самоуправномъ отнятіи коноплянаго недоуздка", о "переломѣ ноги забѣжавшему на огородъ къ сосѣду поросенку", о "придушеніи семилѣтнимъ ребенкомъ двухъ сосѣдскихъ писклятъ" {"Писклята" -- мѣстное названіе циплятъ.} и проч. въ томъ же родѣ. Все стало, такимъ образомъ, дѣлаться "по закону", и первымъ послѣдствіемъ новаго порядка вещей явилось огромное развитіе кляузничества и ябеды... Разумѣется, это до нѣкоторой степени печально, но, взглянувъ на это же обстоятельство съ другой точки зрѣнія, можно даже порадоваться, что личность начинаетъ, наконецъ, сознавать свои человѣческія и гражданскія права и стремится оградить ихъ, хотя нелѣпымъ и несимпатичнымъ -- на первое время -- образомъ.

   Итакъ, въ первое воскресенье послѣ моего прибытія въ Кочетово, собрались, по обыкновенію, старосты. Для "формы" надо было сдѣлать постановленіе отъ волостного правленія о принятіи меня на должность волостного писаря, я было хотѣлъ при сей удобной оказіи просить о прибавкѣ мнѣ жалованья до прежняго размѣра, но, по здравомъ размышленіи, рѣшилъ подождать нѣкоторое время, чтобы тѣмъ вѣрнѣе можно было разсчитывать на успѣхъ. Любопытную коллекцію крестьянскихъ физіономій представляли изъ себя собравшіеся старосты: тутъ были самыя разнохарактерныя личности, но опытный глазъ сейчасъ могъ бы отличить представителя богатаго и сильнаго общества отъ захудалаго, бывшаго помѣщичьяго. Вотъ наприм., опершись обѣими руками о столъ, разговариваетъ вполголоса съ моимъ помощникомъ мужикъ въ новомъ полушубѣ и крѣпкихъ, густо смазанныхъ дегтемъ сапогахъ, съ хитрыми, бѣгающми во всѣ стороны глазами; онъ искоса посматриваетъ въ мою сторону и видимо разспрашиваетъ обо мнѣ: это староста села Добраго, самаго богатаго и зажиточнаго села Кочетовской волости. Вотъ сидитъ на денежномъ сундукѣ съ ничего не выражающей, кромѣ скуки, физіономіей, другой хорошо одѣтый староста: это начальникъ села Кочетова, присмотрѣвшійся уже къ волости и ничего въ ней страшнаго или интереснаго не находящій, онъ ждетъ,-- не дождется, какъ бы улизнуть скорѣй въ "Центральную". А вотъ у дверей стоитъ въ рваномъ полушубкѣ и лаптяхъ мужикъ съ рѣдкою, бѣлобрысою бородкой: это, безъ сомнѣнія, глава общества съ полутора-десятиннымъ на ревизскую душу надѣломъ... Всѣхъ сельскихъ обществъ въ Кочетовской волости восемнадцать, старостъ же собралось только двѣнадцать человѣкъ, очевидно, за дурной погодой и скверной дорогой, дальніе не пріѣдутъ. Старшина, оглянувъ собраніе, начинаетъ такую рѣчь:

   -- Старосты! Какъ теперь прежній нашъ писарь неугоденъ сталъ и его смѣнили, а намъ новаго прислали, вотъ H. М., такъ вы какъ -- согласны?..

   -- Что-жъ, пускай послужитъ.

   -- Глядите вы, Яковъ Иванычъ,-- вамъ виднѣе!..

   -- Извѣстно, коли ежели прислали, надо быть, господинъ хорошій...

   -- Я, окромя хорошаго, отъ него еще ничего не видалъ,-- вступается старшина.-- Не знаю, что далѣе будетъ...

   -- Ну, и въ добрый часъ,-- слышатся общія пожеланія.

   -- Такъ надо будетъ, господа, сдѣлать постановленіе, что вы утверждаете меня въ должности съ прежнимъ двадцатипяти рублевымъ жалованьемъ... Такъ?-- спрашиваю я.

   -- Такъ, такъ!..

   -- Прикладывайте же печати, а кто грамотный -- расписывайтесь,-- сказалъ я, прочтя текстъ постановленія.

   -- Никого нѣтъ грамотныхъ,-- замѣчаетъ мой помощникъ и начинаетъ отбирать печати.

   Ко мнѣ подходитъ и таинственно нагибается одинъ изъ старостъ:

   -- А что,-- не знаю какъ назвать -- на четверочку съ вашей милости намъ не будетъ?

   -- Т.-е. какъ это четверочка?

   -- Хе-хе,-- извѣстно, водочки старостамъ для ради перваго знакомства... Ужъ это какъ водится, спрыснуть, значитъ. Потому честь честью, мы ужь для васъ, а вы для насъ...

   -- За что же я водку буду вамъ подносить? Не понимаю.

   -- А какъ же, все-таки, значитъ, начальникомъ нашимъ васъ поставили. Ужъ вы не пожалѣйте рубля тридцати копеекъ.

   Старшина перегибается ко мнѣ черезъ столъ и тоже шепчетъ:

   -- Ужъ вы сдѣлайте имъ уваженіе, H. М., киньте имъ рублевку! Все-жъ они старались...

   -- Да кому и надъ чѣмъ они старались?..

   -- Какъ хотите, а то дайте,-- оно съиспоконъ-вѣку ведется.

   Я притворяюсь углубившимся въ чтеніе бумагъ, а между тѣмъ обсуждаю вопросъ: дать или не дать? Съ одной сторороны -- дать, передъ собой какъ-будто совѣстно, а съ другой -- не дать,-- сочтутъ за жадность, и только... Рѣшилъ дать, но по окончаніи всѣхъ дѣлъ.

   Когда розданы были повѣстки и письма, сдѣланы нѣкоторыя необходимыя распоряженія, и старосты уже стали собираться уходить, я подозвалъ къ себѣ просившаго четверочку.

   -- На-те, получайте,-- говорю я, давая ему рубь,-- пейте на здоровье, хоть и не за что. Только ужъ такъ даю, чтобъ жаднымъ не назвали.

   Онъ взялъ бумажку и съ сожалѣніемъ разглядывалъ ее.

   -- Что еще?-- спрашиваю.

   -- Маловато бы: четверочка вѣдь рупь-тридцать.

   Я съ понятной досадой вынулъ изъ своего тощаго кошелька еще тридцать копеекъ и, сунувъ ему въ руку, сказалъ: на-те, отвяжитесь, пожалуйста.

   Однако, онъ не скоро отвязался, разсыпаясь въ благодарностяхъ и пожеланіяхъ -- сто лѣтъ мнѣ прослужить у нихъ въ волости и проч. Нѣсколько минутъ спустя я имѣлъ удовольствіе видѣть, какъ сельское начальство гурьбой отправилось въ "Центральную харчевню'" пропивать мои "рупь тридцать".

   Не знаю, какъ было прежде, но теперь рѣдкій изъ старостъ умѣетъ держать себя съ достоинствомъ: они или безличны, или черезчуръ нахальны. Вообще преобладаютъ два типа: если выбираютъ тихаго, смирнаго мужика, ничего не знавшаго, кромѣ своей сохи, то выборъ его на должность нисколько его не измѣняетъ,-- онъ остается вполнѣ мужикомъ, и названіе свое смотритъ какъ на обузу, наложенную на него за какую-то провинность. На сходкахъ онъ не играетъ никакой роли, "преніями" не руководитъ, и заинтересованъ въ томъ или другомъ рѣшеніи дѣла ни болѣе и ни менѣе, чѣмъ и всѣ прочіе его однообщественники, въ волости онъ чувствуетъ себя какъ на скамьѣ подсудимыхъ, старается по возможности менѣе попадаться на глаза старшинѣ и писарю, а если имъ и встрѣчается до него надобность и они начнутъ ему что-нибудь приказывать или о чемъ-нибудь спрашивать, то онъ отвѣчаетъ невпопадъ, усердно поддакиваетъ, киваетъ головой, стараясь выразить на своемъ лицѣ пониманіе, и въ концѣ концовъ все-таки ничего не пойметъ, все перевретъ, повѣстки перепутаетъ, вышлетъ въ волость Ивана Дмитріева вмѣсто Дмитрія Иванова, и всѣ три года своей службы положительно страдаетъ. Такіе старосты -- плохіе слуги обществу, и мірскими дѣлами во время ихъ служенія заправляютъ глоты и міроѣды; общественныхъ суммъ они на себя никогда сознательно не растрачиваютъ, но въ концѣ концовъ, при учетѣ ихъ, они всегда оказываются виновными въ растратѣ 20, 50 рублей, или даже нѣсколькихъ сотенъ,-- смотря по величинѣ общества. Растраты эти дѣло рукъ тѣхъ же міроѣдовъ; дѣлается же это, примѣрно, такъ. При сдачѣ общественнаго лужка условятся на восьми рубляхъ "въ міръ" и на ведрѣ водки; водку тутъ же разопьютъ, деньги получаетъ староста на руки, и три четверти сходки расходится по домамъ. Остаются одни заправилы и глоты.

   -- Кондратичъ! Эй, староста!-- кричатъ:-- ставь на общественный счетъ еще четверть.

   А Кондратичъ, предчувствуя такое требованіе, собрался ужъ домой улизнуть незамѣченнымъ, да не успѣлъ; онъ начинаетъ отговариваться, но къ нему пристаютъ, ругаютъ, обѣщаются доѣхать чѣмъ нибудь и въ концѣ концовъ уломаютъ-таки поставить еще четверть. За три года такихъ четвертей и осьмухъ набирается достаточное количество, а глоты ревутъ на сходкѣ, при учетѣ:

   -- Когда "Матренкинъ логъ" сдавали -- ведро вѣдь выговорено было,-- такъ, старики? А у него, анафемы, показано ведро съ четвертью!.. Опять быка мірского нанимали -- ведро выпили, а онъ семь рублевъ пропитыхъ поставилъ!..

   -- Побойся Бога, Миронъ Евдакимычъ,-- да ты самъ опосля съ Егоркой Дубовымъ, да съ Митькой Косолаповымъ меня "за пельки" {"За пельки" -- за петельки, т.-е. взять за грудь зипуна или полушубка.} бралъ и четверть еще стребовалъ! Вспомника-съ!..

   Моментально подымается общій гамъ.

   -- Какъ такъ? Общество ведро пьетъ, а вы потомъ еще четверть?.. Нѣтъ, шалишь,-- это вы дюже умны будете!.. Такъ-то-съ!.. Мы ведро, а они само собой еще четверть...

   -- Да вѣдь это Миронъ...

   -- Какой тамъ къ чорту Миронъ! Не у Мирона деньги, а у тебя, ворона щипаная! Четверть?.. Этакихъ-то четвертей вы съ Мирономъ за три года потрескали може во-сколько, а намъ за васъ отдувайся...

   И въ концѣ концовъ, "чтобы смирнаго малаго не обижать",-- покровительственно предложатъ тѣ же Мироны и Егорки -- съ отходящаго изъ старостъ Кондратича постановятъ выпить ведро или два, смотря по размѣру начета, остальное простятъ, и, насмѣявшись, обозвавъ его вороной и рохлей, отпустятъ опять къ столь милымъ ему сохѣ и боронѣ, а онъ, идя за старымъ саврасымъ мериномъ по бороздѣ, долго съ горечью вспоминаетъ, какъ съ него ни за что, ни про что, за праведную его трехлѣтнюю службу, сорвали два ведра...

   Но есть старосты и другого типа: эти и въ кабакѣ, и въ церкви, и, тѣмъ болѣе, на сходкѣ помнятъ, что они не простые мужики, а начальственныя лица. У нихъ и замашки и аппетиты начальственные:, они покрикиваютъ на десятскаго: "эй, ты, чучело,-- поворачивайся!" Они съ угрозой спрашиваютъ провинившагося передъ ними: "ты знаешь, кто я такой есть? Не видишь мидали?" Такой староста смотритъ на общественныя суммы, какъ на свои, поглупѣе который -- въ концѣ концовъ попадается, поумнѣе -- выходитъ сухъ изъ воды. Мнѣ разсказывали про одинъ любопытный экземпляръ этого типа. Онъ давно уже желалъ быть старостой, но, за молодостью, его долго не выбирали, когда же его, наконецъ, выбрали, онъ немедленно отправился въ городъ къ непремѣнному члену. Этотъ господинъ еще часто будетъ намъ встрѣчаться, и здѣсь я кратко скажу, что онъ былъ капитанъ въ отставкѣ, чистокровный бурбонъ, глупъ, золъ, драчливъ и высокомѣренъ. Къ такому-то господину является Ѳедотъ и отвѣшиваетъ ему низкій поклонъ. Происходитъ разговоръ.

   -- Ты что?

   -- Да вотъ, ваше выскродіе, меня въ старосты выбрало общество.

   -- Ну, такъ чтожъ?

   -- Явите божескую милость, ослобоните!

   -- По какой причинѣ? Семья большая или боленъ?

   -- Никакъ нѣтъ, это все слава Богу, да только...

   -- Что "только"?.. Разѣвай ротъ, говори толкомъ!

   -- Драчливъ я, ваше выскродіе. У меня не такъ, какъ у прочихъ будетъ: строгъ я, и какъ ежели что, сейчасъ у меня, значитъ, рука зудитъ. И въ семьѣ меня боятся, а въ обществѣ и вовсе страху нагоню...

   -- Хо-хо-хо!.. Такъ драчливъ, говоришь,-- рука зудитъ, ха-ха!.. Страху задашь? Это, братъ, хорошо, такъ и слѣдуетъ. Я и самъ воли не люблю давать, не гляжу, что теперь все благородныя манеры пошли. А кулакъ и у меня не плохъ, слыхалъ?..

   -- Какъ не слыхать-съ, слыхалъ, хе, хе... Такъ ужъ ослобоните, ваше выскродіе! Боюсь,-- жалобы пойдутъ, погубятъ ни за что: вы же меня штраховать будете... А у меня такой ужъ карахтеръ,-- не стерплю. Ослобоните!

   -- Ха, ха, ха! Ну, братецъ, ловко! Ну, удружилъ!... Ослобонить!.. Да мнѣ такихъ и нужно, чтобъ подтягивали, а то воли много дали, дворянами всѣхъ сдѣлали... А о жалобахъ ты не думай: ни одной не приму, и разбирать не стану. Ступай себѣ, служи, и не бойся, хо-хо!..

   И началъ Ѳедотъ служить: десятскіе его больше боятся, чѣмъ станового; мужики, когда ихъ позовутъ на сборню, бросаютъ ложки, если обѣдали, и бѣгутъ къ начальнику, передъ которымъ во все время разговора стоятъ безъ шапки; недоимщики и прочіе виноватые выходятъ изъ сборни съ встрепанными волосами и распухшими щеками; бабы -- и тѣ знали кулакъ Ѳедота и неоднократно сиживали въ амбарахъ, замѣнявшихъ на эти случаи классическую "холодную". Исполнителенъ былъ Ѳедотъ до совершенства: все, что въ волости прикажутъ,-- у него на другой день уже исполнено въ точности: мосты и гати -- въ отличномъ состояніи; въ рѣкѣ конопля не мокнетъ; пожарный инструментъ -- въ исправности; даже ночные караульщики всю ночь стучатъ въ колотушки. Ѳедоту оказывали почетъ не меньшій, чѣмъ старшинѣ: если онъ войдетъ "съ хорошимъ человѣкомъ" въ дальнюю комнату харчевни чаю напиться,-- все мужичье оттуда мигомъ ретируется, чтобы не мѣшать разговору пріятелей; становой -- и тотъ относился къ Ѳедоту съ невольнымъ уваженіемъ: языкъ какъ-то не поворачивается упомянуть родительницу этого степеннаго, солидно держащаго себя, красиваго мужика. И растратъ у Ѳедота къ концу трехлѣтія его службы не оказалось: онъ копѣйки мірской не пропилъ, а Мироны и Егорки за всѣ три года шкаликомъ на общественный счетъ не попользовались; сколько назначитъ Ѳедотъ выпить -- ведро или полведра,-- столько и поставитъ, а больше ни капельки, хоть все общество взбунтуйся. Правда, что при немъ кабакъ, который прежде ходилъ за 400 рублей, сталъ сдаваться только за 250 рублей,-- никто изъ кабатчиковъ не давалъ больше, намекая, что много ужъ очень стало "темныхъ" расходовъ; да участки земель и сѣнокосовъ, которые сдавались за 10--15 рублей, стали ходить по 8--12 рублей... Всѣ понимали, въ чемъ тутъ причина, но никто не перечилъ, да и перечить нельзя было: къ чему жъ тутъ придраться, если меньше даютъ, чѣмъ прежде?-- Цѣна, значитъ, упала,-- и только. Тѣже деньги, которыя Ѳедотъ на міру принималъ къ себѣ на руки, т.-е. фффиціальный доходъ за мірскія угодья и оброчныя статьи,-- были правильно израсходованы до копѣечки, такъ что и Миронамъ не подо-что было подкопаться. Вотъ каковъ былъ, по разсказамъ Ѳедотъ; я уже не засталъ его въ должности старосты -- его не выбрали на второе трехлѣтіе,-- и опять гати стали размываться, мосты проваливаться, а вода въ рѣкѣ вонять коноплей... Зато доходъ съ кабака сразу поднялся до прежняго размѣра -- 400 рублей...

   Между типами Ѳедота и безотвѣтнаго пахаря-старосты, Кондратича, существуютъ, конечно, переходныя ступени, т.-е. личности старостъ, болѣе или менѣе приближающіяся къ тому или другому типу. Но, какъ общее правило, чѣмъ лучше староста для волости, для начальства,-- тѣмъ хуже для общества; исключеніе составляютъ развѣ совершенные олухи, но жадные до денегъ: эти и общество обкрадутъ, и какъ должностыя лица -- невозможны.

 

­