XXIV.
Какую память оставилъ я среди кочетовцевъ?

 

   Когда я встрѣчаюсь со своими старыми знакомыми или завожу новыя знакомства, и меня при этомъ рекомендуютъ, какъ человѣка, имѣвшаго случай три года наблюдать и изучать деревню и ея бытъ на самомъ близкомъ отъ нея разстояніи, то мнѣ обыкновенно задаютъ, иногда -- съ интересомъ, иногда -- "для разговора", почти одни и тѣ же вопросы.

   -- Ну, вотъ вы присмотрѣлись достаточно къ народному быту, къ крестьянскимъ распорядкамъ: какое жъ вы изъ всего этого вынесли впечатлѣніе? Каковы ваши взгляды, выводы?..

   Я всегда чувствую себя скверно отъ такихъ, въ упоръ мнѣ поставленныхъ вопросовъ. Мнѣ кажется, что меня экзаменуетъ строгій профессовъ по "предмету", изъ котораго я знаю одинъ только билетъ: "введеніе"; самый же "предметъ" кажется мнѣ столь обширнымъ, что я даже не даю себѣ яснаго отчета, какому изъ его отдѣловъ принадлежитъ первенствующее мѣсто, какому -- второстепенное.

   -- Т.-е., о какого же рода впечатлѣніяхъ и выводахъ вы хотите знать? Относительно чего именно?.. спрашиваю я въ смущеніи.

   -- Да вотъ хоть о волостныхъ судахъ. Полезны они, или вредны? Нужно ли ихъ вовсе уничтожить, или только реформировать, или же оставить ихъ, какъ они есть?

   И опять я чувствую себя въ положеніи школьника на экзаменѣ. Мнѣ тотчасъ представляется огромная площадь Россіи съ ея милліонами новгородцевъ, курянъ, костромичей, воронежцевъ, псковичей и проч., и проч., и тѣ тысячи волостныхъ судовъ, которые у нихъ функціонируютъ -- съ одной стороны, и кочетовская волость съ ея судомъ -- съ другой; я смутно вспоминаю о тѣхъ томахъ и отдѣльныхъ статьяхъ, о монографіяхъ и офиціальныхъ изслѣдованіяхъ, которыя посвящены научному разбору дѣятельности волостныхъ судовъ,-- воображеніе мое рисуетъ мнѣ образы судей Черныха и Ѳедьки, а память воспроизводитъ мнѣ поперемѣнно -- то мудрое рѣшеніе этихъ отправителей правосудія, то безсмысленное, то огромные пробѣлы въ законахъ и прекрасное пополненіе ихъ обычаемъ, то -- примѣненіе этого же самаго обычая міроѣдами съ цѣлыми эксплуатаціи и грабежа...

   -- Я ничего не рѣшаюсь сказать опредѣленнаго по этому вопросу;-- отвѣчаю я обыкновенно своему собесѣднику.-- Я недостаточно самонадѣянъ, чтобы рубить этотъ нервный узелъ народной жизни съ плеча. Все, что я могу, это -- передать вамъ свои наблюденія и сдѣлать кой-гдѣ намеки для лучшаго пониманія передаваемыхъ мною фактовъ, а тамъ -- ваше дѣло: хотите -- забудьте то, что я говорилъ, какъ вещь безполезную, хотите -- примите мои разсказы во вниманіе, когда будете составлять свое окончательное сужденіе по этому вопросу...

   И не только въ разговорахъ, подчасъ застигающихъ врасплохъ, но и теперь, на досугѣ, сидя въ своей комнатѣ и спокойно размышляя о той или другой особенности крестьянской жизни, я не рѣшаюсь дать категорическаго отзыва, напр., о волостныхъ судахъ; я всегда помню, что самое лучшее учрежденіе можетъ быть плохимъ въ рукахъ плохихъ людей ("законы святы" и т. д.), и наоборотъ, хорошій человѣкъ и на плохомъ мѣстѣ будетъ по возможности хорошъ и до нѣкоторой степени можетъ внести свои индивидуальныя особенности въ отправленіе своей должности. Мнѣ кажется, что очень часто смѣшиваются понятіе о волостныхъ судахъ съ понятіемъ b волостныхъ судьяхъ, точно такъ же, какъ дѣлаютъ, напр., нѣкоторые органы печати, повально ругая земство и институтъ присяжныхъ засѣдателей за хищенія, обнаруженныя въ нѣкоторыхъ земствахъ, и за нѣсколько не совсѣмъ понятныхъ для посторонняго человѣка приговоровъ присяжныхъ. Мнѣ кажется, что одно дѣло говорить: "волостной судъ надо уничтожить", и другое дѣло говорить: "надо прекратить безобразія, чинимыя нѣкоторыми волостными судьями". Почему это, когда рѣчь идетъ про "интеллигентныхъ" дѣятелей, говорятъ, напр., такъ: "мировой судья --скаго уѣзда А. сдѣлалъ такую-то гнусность", или: "предсѣдатель --ской управы Б. укралъ земскія деньги",-- а когда дѣло касается народной массы, то всякія личности изъ ея среды игнорируются, равно какъ и всѣ ихъ индивидуальныя качества и особенности, изъ всѣхъ участниковъ въ извѣстномъ дѣлѣ приготовляютъ какую-то окрошку и преподносятъ ее въ видѣ "одного факта изъ народной жизни, ярко обрисовывающаго, насколько волостной судъ"... и т. д.?-- Можетъ быть, это потому, что мировыхъ судей немного, предсѣдателей еще меньше, мужиковъ же черезчуръ много расплодилось; можетъ быть, указывать поэтому, что такой "мужичій"' казусъ произошелъ тамъ-то, произведенъ тѣмъ-то и при такихъ-то обстоятельствахъ -- совершенно безполезно, ибо мужики скроены всѣ на одинъ манеръ, и что сдѣлано однимъ или нѣсколькими негодяями изъ ихъ среды, то позволительно рекомендовать, какъ дѣяніе, характеризующее нравы и обычаи всего народа?.. Что касается меня, то я не могу представить себѣ "волостной судъ", какъ нѣчто безличное, абстрактное: тотъ судъ, о которомъ я говорилъ и говорю,-- это для меня Черныхъ, Колесовъ, Ѳедька и проч., при томъ непремѣнно въ ихъ родной обстановкѣ, въ --скомъ уѣздѣ Воронежской губерніи; перемѣсти ихъ, каковы они есть, въ какой-нибудь Тихвинскій уѣздъ -- и они потеряютъ, можетъ быть, всѣ свои характерныя особенности, какъ судьи. То, что для даннаго уѣзда, гдѣ Черныхъ съ прочими дѣйствуютъ въ родной имъ сферѣ, можетъ быть и хорошо мною придумано, то легко можетъ оказаться малопригоднымъ для Новгородской губерніи; да наконецъ, могу поручиться, что и въ волостныхъ судахъ Воронежской губерніи реформа моя можетъ на каждомъ шагу провалиться, ибо удачный исходъ ея будетъ зависѣть отъ того, попадутъ ли въ составъ суда два Черныха на одного Пузанкина, или наоборотъ. Вотъ почему я почти не дѣлаю выводовъ, а привожу только факты и характеристики и жалѣю развѣ только объ одномъ, что привелъ ихъ мало; если бы приведенные мною факты и данныя оказались соотвѣтствующими фактамъ и даннымъ изъ практики волостныхъ судовъ Новгородской губерніи, то уже съ нѣкоторой увѣренностью можно было бы сказать, что и мѣропріятія, пригодныя для судовъ Воронежской губерніи, окажутся пригодными для судовъ Новгородской. Давайте-жъ, поэтому, побольше фактовъ и характеристикъ изъ всѣхъ концовъ Россіи, сравнимъ одни данныя съ другими, изучимъ ихъ особенности, отбросимъ случайное, подчеркнемъ постоянное,-- и только тогда приступимъ къ выводамъ, только тогда сядемъ писать проэкты! А теперь -- слуга покорный: я не хочу уподобиться гимназисту, прочитавшему въ учебникѣ нѣчто о физическихъ особенностяхъ кавказскаго и монгольскаго племенъ и тотчасъ же возмнившему, что изучилъ антропологію...

   Да не то что о волостныхъ судахъ,-- на гораздо болѣе простые вопросы я не рѣшаюсь давать категорическіе отвѣты. Положимъ, что меня спрашиваютъ о слѣдующемъ: "вы пробыли три года писаремъ; все населеніе волости успѣло, вѣроятно, узнать васъ за это время, скажите, какую пользу принесли вы кочетовцамъ за эти годы, и поминаютъ ли васъ тамъ добромъ?" Казалось бы, что на эти вопросы, лично до меня и моей дѣятельности относящіеся, у меня долженъ быть совершенно готовый отвѣтъ -- или въ утвердительномъ, или, въ отрицательномъ смыслѣ; къ стыду своему я долженъ сознаться, что плохо даю себѣ отчетъ, какъ меня поминаютъ кочетовцы, да и поминаютъ ли меня какъ-нибудь?.. Очень можетъ быть, что добрая половина крестьянъ кочетовской волости узнала о моей отставкѣ лишь мѣсяцъ, два, а то и болѣе спустя ея,-- именно не ранѣе того, какъ старшина Яковъ Иванычъ пріѣхалъ къ нимъ въ село для утвержденія какого-нибудь приговора и привезъ съ собой новаго человѣка, кратко рекомендовавъ его сходу: "это-де новый писарь",-- или когда самимъ обывателямъ пришлось завернуть въ волость по какому-нибудь дѣлу и когда они увидали, что за набольшимъ столомъ сидитъ незнакомое имъ, новое лицо. Иду далѣе: многіе, скажу примѣрно, 10% обывателей (женскій полъ я нигдѣ въ разсчетъ не принимаю, такъ какъ бабы до волости почти никакого отношенія не имѣютъ), даже обратившись за своимъ дѣломъ къ новому писарю, не замѣтятъ происшедшей замѣны одного лица другимъ, потому что они меня за всѣ три года не успѣли запомнить, хотя и видѣли разъ десятокъ, а можетъ быть и больше: они такъ мало интересовались мною, какъ человѣкомъ, что черты моего лица не запечатдѣлись у нихъ въ памяти... А вотъ другое исчисленіе, которое также кажется мнѣ приблизительно вѣрнымъ: не менѣе ⁴/₅ обывателей, узнавъ тѣмъ или другимъ родомъ о моемъ увольненія, подумаютъ про себя или даже громко скажутъ: "надо полагать -- набѣдокурилъ!.. Охъ, ужъ и писаря эти! Какой -- какой выищется, чтобъ долго на одномъ мѣстѣ просидѣлъ, а все больше -- годика два, али три; очень ужъ народъ дошлый, палецъ имъ въ ротъ тоже не клади"... Изъ остальныхъ 20% обывателей, которые выразятся о моей личности нѣсколько болѣе опредѣленно, около половины позлорадствуетъ по поводу моей отставки, припоминая тѣ вольныя и невольныя (бывали, конечно, и такія) обиды, которыя я имъ когда-либо наносилъ,-- такъ что въ концѣ-концовъ не болѣе 10% пожалѣютъ обо мнѣ, помянувъ меня добрымъ словомъ. Къ этимъ послѣднимъ будутъ принадлежать, во-первыхъ, большинство мужиковъ, имѣвшихъ по какимъ-нибудь обстоятельствамъ частныя сношенія съ волостью: таковы старосты, десятскіе, судьи, ямщики, вообще -- служилый народъ. Одни изъ нихъ будутъ вспоминать, какъ я старался имъ разъяснять ихъ недоумѣнія по поводу ихъ служебныхъ обязанностей; другіе -- какъ я былъ доступенъ, по ихнему -- "простъ" ("коли въ волости нѣтъ,-- смѣло ступай на фатеру: приметъ и все честь-честью сдѣлаетъ и скажетъ"); третьи -- какъ я заботился, чтобы не гонять даромъ лошадей изъ-за какой-нибудь пустой бумажонки, какъ я часто ѣзжалъ на одной клячѣ, имѣя право требовать себѣ пару (даже это поставятъ мнѣ въ заслугу!..) четвертые -- какъ я выручалъ ихъ изъ той или другой бѣды или промашки по службѣ, и проч. Затѣмъ, во-вторыхъ, изъ лицъ, рѣдко имѣвшихъ соприкосновеніе съ волостью, добрымъ словомъ помянутъ меня лишь тѣ, которымъ я оказалъ когда-нибудь непосредственную и черезъ чуръ очевидную для нихъ услугу, и которымъ никогда впослѣдствіи не приходилось отказывать въ ихъ просьбахъ или какъ-нибудь иначе обижать ихъ; если жъ я хоть десять услугъ имъ оказалъ, а въ одиннадцатый разъ просьбы ихъ не уважилъ, даже вполнѣ основательно,-- то всѣ прежнія услуги мои будутъ забыты и помниться будетъ только послѣдняя обида.

   Отчего же происходитъ такое странное отношеніе крестьянства къ лицу, состоящему въ волости писаремъ, къ лицу, вѣрно и честно служащему ему, поставившему себѣ задачей жизни быть полезнымъ этому самому крестьянству?.. Оттого, отвѣчу я, что мужикъ волостью, волостными дѣлами и своимъ всякаго рода волостнымъ начальствомъ ни мало не интересуется и даже не вспоминаетъ о нихъ до момента своей личной нужды въ этой волости, въ этихъ старшинахъ и писаряхъ, какъ не интересуемся мы съ вами, читатель, напр., касторовымъ масломъ вплоть до того момента, когда почувствуемъ разстройство желудка. Далеко не первому приходится мнѣ отмѣчать тотъ фактъ, что волость со всей ея канцелярщиной -- совершенно чуждое для мужика учрежденіе, съ которымъ онъ никакими, кромѣ какъ фискально-административными, интересами не связанъ, вмѣстѣ съ тѣмъ достаточно извѣстно, какими глазами смотритъ мужикъ на фискъ и администрацію во всѣхъ ея видахъ: поэтому, надѣюсь, не трудно понять, съ какой неохотой мужикъ имѣетъ дѣло съ волостью и съ какой легкостью даже забываетъ объ ея существованіи, если личной надобности до нея не имѣетъ, и она его, съ своей стороны, не трогаетъ. Все это, повторяю, такъ уже извѣстно и переизвѣстно, что я не рѣшаюсь распространяться на эту тему, саму по себѣ, однако, крайне интересную; упомянулъ же я объ этомъ обстоятельствѣ лишь съ той цѣлью, чтобы отвѣтить на вопросъ: какую я о себѣ оставилъ среди кочетовцевъ память? И вотъ мой на это по возможности опредѣленный отвѣтъ: у большинства обывателей -- никакой, ибо я для нихъ былъ не человѣкомъ, интереснымъ самимъ по себѣ, имѣющимъ съ ними общія дѣла, общіе интересы, а только -- писаремъ, "наемною шкурой", какъ обозвалъ меня одинъ обыватель, будучи однажды въ пьяномъ видѣ... Чтобы нагляднѣе представить то расплывчатое понятіе о моей личности, которое имѣло мѣсто въ массѣ кочетовцевъ вплоть до послѣдняго дня моей службы, я позволю себѣ остановиться на одномъ эпизодѣ изъ моей жизни въ писаряхъ,-- правда, очень мелкомъ, но прекрасно подтверждающемъ высказанныя мною мысли.

   Въ самый разгаръ послѣдней масляницы, которую мнѣ суждено было провесть въ Кочетовѣ, у меня случилась маленькая домашняя оказія: не хватило масла для блиновъ (пожалуйста, читатель, не гнѣвайтесь на меня, что я утруждаю васъ такими пустяками: примите во вниманіе, что пустяки даютъ окраску жизни); объ этой бѣдѣ домашніе мои сообщили мнѣ утромъ, когда я собирался идти въ волость, и объяснили, что искали по всѣмъ сосѣднимъ дворамъ, но нигдѣ продажнаго масла не нашли. Въ волости, куда я отправился, сокрушенный вышесказаннымъ печальнымъ обстоятельствомъ, я нашелъ прибывшія съ почтой отъ судебнаго слѣдователя повѣстки, которыя надо было немедленно раздать по назначенію; развозить ихъ взялся мой помощникъ, славный малецъ лѣтъ семнадцати. Зная, что въ одной изъ деревень, въ которой онъ долженъ былъ побывать, крестьяне живутъ зажиточные и держатъ скота по многу, я просилъ его купить тамъ мнѣ масла, если случится, при чемъ далъ два рубля денегъ. Присутствовавшій при нашемъ разговорѣ десятскій, изъ кочетовскихъ крестьянъ, замѣтилъ мнѣ:

   -- H. М.! Я сейчасъ обѣдать иду домой: коли угодно, я у сосѣдей своихъ поспрошаю -- нѣтъ ли у нихъ на продажу масла?

   -- Сдѣлай милость, спроси. Можетъ быть, онъ не привезетъ, такъ я на тебя надѣяться буду.

   Нѣсколько часовъ спустя возвращается мой помощникъ и привозитъ мнѣ цѣлую корчагу прекраснаго масла, фунтовъ въ пятнадцать вѣсомъ.

   -- Деньги ваши я отдалъ; свѣсьте, сколько тутъ масла, и тогда доплатите, сколько не хватитъ: сговорился я по 25 к. за фунтъ,-- отрапортовалъ онъ мнѣ.

   Почти въ это же время приходитъ и десятскій, неся деревянную чашку съ наколупленнымъ масломъ очень невысокаго качества; по его словамъ, онъ обѣгалъ болѣе двадцати дворовъ и вотъ только въ одномъ нашелъ фунтовъ пять, по цѣнѣ 30 к. за фунтъ.

   -- Нѣтъ, братъ, спасибо, теперь мнѣ оно не нужно: и дорого, и плохо, да къ тому же вонъ цѣлую корчагу привезли. Отнеси назадъ.

   -- Ну, что-жъ, онъ эвтимъ не обидится, хозяинъ-то. Я и назадъ снесу, а то зайду къ Иванъ Ермилычу (кабатчику),-- може онъ возьметъ.

   Однако, и Иванъ Ермилычъ этого масла не взялъ, такъ что оно благополучно вернулось къ своему хозяину. Вотъ какова несложная завязка комедіи, въ которой мнѣ пришлось играть очень глупую роль.

   Прошло мѣсяца два съ половиной. Былъ май, сушь стояла превеликая и многіе изъ мѣстныхъ обывателей стали безпокойно спать по ночамъ, боясь пожаровъ, здѣсь очень частыхъ. Давно ужъ надо было привесть пожарный инструментъ въ порядокъ, но кочетовскій староста, Игнатъ Ивановъ, все откладывалъ это дѣло^, бочки, между тѣмъ, разсыпались, рукава пожарныхъ трубъ были всѣ въ дырахъ, багры возмущали своимъ видомъ. Игнатъ былъ вообще чрезвычайно плохимъ старостой; попалъ онъ на эту должность лишь съ помощью водки, которой щедро угощалъ какъ весь сходъ, такъ, въ особенности, разныхъ Парфеновъ, мірскихъ воротилъ. Достигнувъ власти, онъ пятый мѣсяцъ не могъ протрезвиться, какъ слѣдуетъ, ибо постоянно пребывалъ въ трактирѣ, опивая жалобщиковъ и тѣмъ вознаграждая себя за убытки, понесенные имъ при выборахъ. Я давно былъ крайне недоволенъ имъ и неоднократно ужъ предупреждалъ его, что донесу присутствію о его полнѣйшей неспособности нести службу, но каждый разъ онъ просилъ прощенія, обѣщалъ исправиться, клялся, божился и проч. Наконецъ, терпѣніе мое лопнуло, и, въ виду огромнаго вреда, который могъ произойти отъ небрежности старосты, я твердо рѣшился привесть свою угрозу въ исполненіе. Случай мнѣ помогъ: однажды, въ волости проѣздомъ остановилось, для смѣны лошадей, одно начальствующее лицо, бывшее со мной въ хорошихъ отношеніяхъ. Зашелъ у насъ разговоръ о пожарахъ.

   -- Да не хотите ли полюбоваться на нашъ пожарный обозъ, стоющій болѣе пятисотъ рублей и рѣшительно ни на что негодный, благодаря запущенности?-- замѣтилъ я.

   Лицо поинтересовалось посмотрѣть и пришло въ ужасъ, немедленно было послано за старостой, который оказался, какъ и всегда, въ трактирѣ. Явился онъ въ сильномъ градусѣ, давалъ отвѣты грубые и глупые; короче сказать, проѣзжее начальство рѣшило, что ему старостой быть не годится. Дѣйствительно, вслѣдствіе сообщенія, сдѣланнаго нечаяннымъ ревизоромъ уѣздному присутствію, волостью было получено предписаніе -- старосту Игната Иванова отъ должности отрѣшить и возложить ея исправленіе на кандидата. Бумага эта была получена въ пятницу, а въ субботу я послалъ десятскаго предупредить неизвѣстнаго мнѣ крестьянина Алексѣя Суворова, значившагося въ сельскомъ приговорѣ кандидатомъ на должность старосты, чтобы онъ явился въ воскресенье въ волость.

   -- А кто такой этотъ Суворовъ? Хорошій мужикъ?-- полюбопытствовалъ я спросить у старшины.

   -- Ничего себѣ, мужикъ твердый, водки не пьетъ вовсе. Да нешто вы его не знаете? Коренастый такой, съ рыжей бородой...

   -- Нѣтъ, что-то не припомню.

   Вѣсть о томъ, что кандидата требуютъ въ волость и что, слѣдовательно, прежняго старосту хотятъ смѣнить, быстро облетѣла все село^, староста -- это вѣдь свой, мірской человѣкъ, вѣдающій необходимыя мірскія дѣла (сдачу земли, наемъ пастуховъ, хлѣбный магазинъ и проч.), я поэтому судьба его интересуетъ міръ гораздо болѣе, чѣмъ судьба волостного начальства, стоящаго особнякомъ отъ міра, на отшибѣ.

   Рано утромъ въ воскресенье приходитъ ко мнѣ на квартиру староста Игнатъ Ивановъ.

   -- Наслышамшись я, что меня смѣнять хотите?

   -- Да, любезнѣйшій^, пришла бумага изъ присутствія, чтобы кандидата на ваше мѣсто поставить.

   -- H. М.! Больше не буду, ей-Богу не буду!.. Инструментъ завтра же въ лучшемъ видѣ исправлю, кузнеца найму.

   -- Теперь, другъ мой, поздно. Намъ надо предписаніе исполнить.

   -- Не погубите, H. М., дайте еще въ старостахъ походить! Я сильно на выборахъ похарчился,-- дайте свое вернуть, а я вамъ заслужу.

   И онъ вытянулъ изъ кармана заготовленную заранѣе пятирублевую бумажку.

   -- Извольте-съ, а вечеромъ раздобудусь -- еще столько же... Дайте мнѣ послужить.

   Каковъ былъ мой отвѣтъ, разумѣется само собою. Любопытно то, что близко стоявшія въ волости лица знали, что Игнатъ пошелъ ко мнѣ съ приношеніемъ; можетъ быть, онъ даже совѣтовался съ ними, сколько мнѣ дать. Вывожу я это изъ слѣдующаго обстоятельства. Тотъ же десятскій, которому я въ субботу приказывалъ позвать кандидата, спросилъ меня, когда я пришелъ въ волость:

   -- Что-жъ, прикажете звать Суворова, али не надо?

   -- Да вѣдь я тебѣ еще вчера приказывалъ позвать его!..

   -- Это точно-съ; мы ему говорили, да онъ не дюже повѣрилъ. Да и мы, признаться, думали такъ, что може и обойдется...

   Я начиналъ чувствовать, что около меня образовывается какая-то тонкая сѣть неуловимой сплетни; но въ чемъ именно дѣло, я еще ясно не понималъ. Игнатъ, отдавая печать и знакъ кандидату, опять просилъ прощенія: "вѣдь оченно даже извѣстны, что эвто по вашей жалобѣ меня страмятъ; такъ будетъ ужъ,-- накуражились надо мною, пора-жъ и милость вернуть"!.. Онъ былъ уже порядочно випивши.

   Этимъ же вечеромъ, отправились мы со старшиной въ гости къ мѣстному священнику, у котораго было какое-то торжество; пришлось идти мимо трактира. Въ тотъ самый моментъ, когда мы проходили мимо дверей этого "заведенія", изъ него вывалило человѣка четыре сильно пьяныхъ мужиковъ; было такъ темно, что мы не сразу узнали, кто такіе эти гуляки,-- они же насъ тотчасъ признали по нашимъ костюмамъ.

   -- А-а, благодѣтели!-- раздался голосъ бывшаго старосты Игната.-- Разорители вы мои, чтобъ вамъ ни дна, ни покрышки!..

   -- Кровопійцы вы! За что человѣка обидѣли?.. узнали мы голосъ одного изъ Парфеновъ. Мы поспѣшили уйти, во избѣжаніе какого-нибудь серьезнаго столкновенія съ разгоряченными виномъ сторонниками Игната.

   Прошло еще съ недѣлю. Новаго старосту я рѣдко видалъ, такъ какъ почти все время былъ въ разъѣздахъ по волости; однажды, въ разговорѣ со старшиной, я вспомнилъ про него и спросилъ:

   -- А что, какъ Суворовъ дѣло свое правитъ? Въ трактирахъ не ночуетъ?

   -- Нѣтъ, онъ тамъ и допрежъ, почесть, не бывалъ, а теперь и вовсе разучился ходить...

   -- Это почему?

   Старшина нѣсколько замялся.

   -- Да такъ... Допекаютъ его пріятели того, стараго.

   -- Чѣмъ допекаютъ?

   -- Кто ихъ знаетъ... Я, признаться, хорошенько не слыхалъ. Очевидно было, что старшина скрываетъ отъ меня нѣчто, а я ужъ зналъ по опыту, что онъ ни за что не проговорится, если захочетъ что-нибудь скрыть,-- развѣ ужъ въ пьяномъ видѣ проболтается; поэтому я рѣшилъ допытаться объ этомъ обстоятельствѣ у самого Суворова. Долго и онъ не хотѣлъ мнѣ говорить, въ чемъ дѣло; но наконецъ мнѣ удалось его убѣдить, что въ его же прямыхъ интересахъ -- подѣлиться со мной своимъ горемъ.

   -- Да что, H. М., страмъ одинъ и разсказывать-то!.. Народъ вѣдь нашъ глупъ и дюже легко всякой небывальщинѣ вѣру даетъ; баба какая-нибудь, паскуда, сбрешетъ, а худая молва и пойдетъ, и пойдетъ по міру: обѣляйся тамъ какъ знаешь... А передъ кѣмъ обѣляться будешь, коли никто тебѣ въ глаза ничего не скажетъ, а все за угломъ шушукаются?..

   -- Не тяни ты, пожалуйста! Слыхалъ я все это... Говори, въ чемъ дѣло?

   -- Проходу мнѣ не даютъ, все масломъ въ глаза тычутъ.. Изволите помнить, на масляницѣ десятскаго посылали масло по селу разыскивать? Вѣдь дернула же меня тогда нелегкая масло ему свое объявить, и хошь вы тогда и не купили его, а народъ-то видѣлъ, что десятскій отъ меня къ вамъ масло понесъ... Теперь, какъ произвели меня въ старосты, всѣ и говорятъ, что вы съ меня десять фунтовъ масла взяли, да по моей просьбѣ Игната смѣстили, чтобъ мнѣ въ старосты попасть... Вотъ поди ты съ нимъ, толкуй!...

   Итакъ, несмотря на то, что ни одинъ человѣкъ изъ кочетовской волости не можетъ похвалиться, что я, за данную имъ взятку мнѣ, учинилъ какое-нибудь беззаконіе; несмотря на то, что десятскій, носившій взадъ и впередъ масло, былъ живъ и здоровъ и могъ подробно разъяснить всю эту чепуху, несмотря на то, что многимъ было извѣстно о пятишницѣ или даже о двухъ пятишницахъ, которыя мнѣ предлагалъ Игнатъ и которыя я отвергъ,-- несмотря на все это, деревенскій міръ повѣрилъ, что я могъ прельститься 10-го фунтами масла, стоющими 2 р. 60 к., и за эту несчастную взятку рѣшиться смѣнить старосту!.. Признаюсь, горшей обиды не было мнѣ нанесено за все время моего пребыванія въ деревнѣ и нужно жъ было этому случиться почти передъ самымъ моимъ отъѣздомъ,-- какъ будто именно для того, чтобы я не возмечталъ о своемъ значеніи въ волости, о нравственномъ вліяніи, которое я будто бы пріобрѣлъ, о любви и довѣріи ко мнѣ обывателей... Ни мало не утверждаю, что вовсе не было мужиковъ, которые отнеслись бы съ полнѣйшимъ недовѣріемъ къ этой сплетнѣ: всѣ знавшіе меня близко, конечно, не повѣрили, чтобы я могъ продать мужика за нѣсколько фунтовъ масла^, но я не скрываю отъ себя и того обстоятельства, что невѣроятности сплетни, въ ихъ глазахъ, много способствовала черезъ чуръ малая цифра вознагражденія, полученнаго будто бы мною за услугу (10 ф. масла = 2 р. 50 к.), но если бы моимъ защитникамъ сказали, что я взялъ съ Суворова не 10 ф. масла, а 100 р. денегъ, то врядъ ли кто-нибудь изъ нихъ не повѣрилъ бы сплетнѣ въ такой редакціи... Все дѣло тутъ въ цифрѣ: одинъ всякаго продать готовъ за шкаликъ,-- этотъ въ глазахъ деревенской публики, непутевый, пустой человѣкъ, которому самому грошъ цѣна; другой торгуетъ собой за рубли,-- это средственный, обыденный человѣкъ; а кто себя за единицы или даже за десятки рублей не продаетъ,-- это ужь "гора-человѣкъ", хотя эта же "гора" противъ, напримѣръ, радужной можетъ и не устоять. Скажу даже болѣе: если эта "гора" и противъ радужной устоитъ, то много потеряетъ во мнѣніи публики: "простъ онъ", будутъ говорить про такого чудака, или же: "кто его знаетъ,-- мудреный онъ какой-то, все у него не по-людски дѣлается"... Страшно сказать, но мнѣ кажется, что заурядный мужикъ (по крайней мѣрѣ, въ нашей мѣстности) вполнѣ честнаго человѣка, котораго нельзя купить и за тысячи,-- представить себѣ не можетъ; есть вѣроятно и изъ этого правила исключенія, но... во всякомъ случаѣ, единичныя, и притомъ мнѣ не извѣстныя.

   Чувствую, что я договорился до очень печальныхъ вещей: началъ, нѣкоторымъ образомъ, "за здравіе", а свелъ "за упокой"... Что-жъ, однако, дѣлать, если дѣйствительность такова, какою я ее рисую? Я и теперь не поколеблюсь сказать всякому изъ интеллигентовъ, который спросилъ бы меня -- "идти ли туда?" -- "идите, тамъ ваше мѣсто",-- точно также, какъ и самъ пойду, если... (но позвольте умолчать, въ чемъ заключается это "если"). И однако, не будучи лицемѣромъ и узко-партійнымъ человѣкомъ, я не могу закрывать глаза и не видѣть самому, да и другимъ не указывать язвъ, разъѣдающихъ народный организмъ: надо знать, на что идешь и что тебя ожидаетъ; если не знаешь,-- очень тебѣ трудно будетъ... Да и такъ надо сказать: еслибъ тамъ не было язвъ и все обстояло бы благополучно, то зачѣмъ бы туда и идти...